Российский эксперт: «Отставка Абдулатипова стала более вероятна после 12 мая»
Интервью Vesti.Az с журналистом, экспертом по Северному Кавказу Иваном Суховым
- Среди республик Северного Кавказа самая напряженная ситуация
наблюдается в Дагестане. Каковы, на ваш взгляд, причины того, что именно
в Дагестане сегодня самая напряженная ситуация на Северном Кавказе?
- Дагестан – самое большое и сложно организованное политическое тело на
Северном Кавказе. Это, в сущности, целая страна с трехмиллионным
населением, которое продолжает расти. Там есть все, от одного из самых
динамично растущих городов на постсоветском пространстве – Махачкалы, до
крайне отсталых горных сел, живущих словно в другой эпохе. При этом все
элементы взаимосвязаны – даже самые отдаленные села вовлечены в
экономическую орбиту Махачкалы, и они влияют на происходящее в городе,
потому что служат источниками активной миграции. Махачкала уже больше
десятилетия прирастает пригородами, где селятся, часто по общинному
признаку, выходцы из сел.
Эксперты называют этот процесс «рурбанизация» - от латинских слов rur –
село, и urbanus – городской: сельское население становится городским,
меняя локацию, но оно сохраняет часть принятых в селе правил жизни, и
поэтому город отчасти становится селом. Естественно, это ломает
сложившиеся годами схемы взаимодействия – те, что были при советской
власти, и до нее, и даже те, что сложились уже после распада СССР. Нигде
больше на Северном Кавказе этот процесс не имеет такого масштаба, как в
Дагестане. А происходит он на фоне, сформированном несколькими важными
факторами: сложное этническое устройство, глубокие исламские традиции – в
том числе и салафитские (неправильно думать, что салафия в Дагестане
это результат чистого импорта), отставание от остальной России в части
земельной приватизации (она не проведена), и в части муниципальной
реформы (проведена не до конца).
Все вместе это дает очень конфликтогенный коктейль. Его
«фармакокинетику» можно примерно описать на таком примере: молодой
человек из горного села приезжает на равнину. Он либо включается в
конфликт по поводу земли, в котором его соплеменники-горцы противостоят
той или иной равнинной группе в борьбе за земельные угодья, которые и те
и другие считают по праву своими, а на деле ни у тех, ни у других нет
никаких правовых оснований, которые можно было бы доказывать и защищать
средствами российского законодательства и институциональной системы.
Либо он оказывается в среде большого города, где не действуют социальные
сдержки, в которых он рос. И тогда с большой вероятностью, в поисках
новой идентичности, он приходит в ислам – необязательно сразу
радикальный. В обоих случаях он пополняет среду, для которой российские
нормы и институты не имеют такого значения, как для большинства
населения страны.
Это среда некоего альтернативного (и преимущественно исламского)
нормативного регулирования. Это вышибает его из обычной колеи
социализации – и когда он в итоге сталкивается с дефицитом земли или
рабочих мест и уезжает за пределы Дагестана, он оказывается носителем
резко отличительного культурного кода и немедленно входит в конфликт с
окружающим населением принимающей территории. Если он остается дома, он
рано или поздно приходит к конфликту с правоохранительной машиной, для
которой любые мусульмане подозрительны.
- Какие факторы могут снизить напряженность в Дагестане?
- Земельная реформа. Необходима приватизация земли и создание
прозрачного рынка с надежными правилами, подкрепленными инструментами
государственной защиты и государственного принуждения. Это разрушит
«серый» рынок земли, де-факто сложившийся в интересах местных властей и
аффилированных с ними групп, и погасит целый ряд земельных конфликтов,
существующих именно потому, что ни одна из сторон не в состоянии
предъявить юридически основательных прав на объект спора. Возможно, это
снизит фактическую стоимость земли, а значит и миграционное давление на
прилежащие районы Ставрополья, где приватизация земли давно произошла.
Второе - муниципальная реформа, которая дала бы муниципалитетам
финансовые возможности: это позволило бы им стать площадкой согласования
для конфликтов, которые выглядят как этнические или
внутриконфессиональные. Если часть села салафиты, а часть суфисты
кадиритского толка, лучший арбитр – муниципалитет, а не УФСБ по
Дагестану.
Третье - ясная координация и прозрачность работы силовых структур,
которые сейчас дублируют друг друга, мешают друг другу и все вместе
вызывают консолидированную ненависть все более единодушных в этом
мусульман, независимо от их принадлежности к том или иному мазхабу,
ордену, течению и т.д. Четвертое - поиск и внедрение гибридных норм и
институтов там, где де-факто демонтированы нормы и институты российской
политико-правовой системы и сложились альтернативные, квази-шариатские
нормы и институты.
Отыграть это назад невозможно, как невозможно
запихнуть пасту обратно в тюбик. Это значит, что пока актуален поиск
зоны соприкосновения этих двух альтернативных систем и обоюдно
приемлемая регламентация их взаимодействия.
- В Дагестане периодически муссируются слухи о возможной
отставке главы региона Рамазана Абдулатипова. Как вы оцениваете
деятельность Р.Абдулатипова на посту президента Дагестана? В чем
основанная причина недовольства его деятельностью среди местного
населения?
- Ответ на последнюю часть вопроса традиционен для северокавказской
политики последних полутора десятилетий – это разочарование. Очередной
политик с относительно чистым досье пришел, что-то пообещал, что-то
начал – и в итоге через год оказался ничем не лучше, а в чем-то и хуже
своих предшественников. Несомненно, выданный ему поначалу кредит доверия
населения близок к исчерпанию. Вопрос об отставке, по крайней мере, до
момента отставки Александра Хлопонина с поста полномочного представителя
президента России в Северо-Кавказском федеральном округе, не
рассматривался в Москве, хотя есть лоббистские группы, которые
заинтересованно «продвигают» эту идею.
Пока они не достигали особого результата: Абдулатипов выбрал очень
подходящую нынешней кремлевской администрации стратегию презентации
Дагестана. Он делает вид, что республика возвращается к имиджу, который
она имела при советской власти – красивые черкески, кубачинские кинжалы,
кизлярские коньяки, дербентские вина. Это в общем не соответствует
действительности, которая значительно глубже и куда сложней, чем она
была 25 лет назад, но это картинка, которая нравится в Кремле. Пока
Абдулатипов сможет убеждать, что эта картинка на холсте и есть Дагестан,
он, вероятно, будет в безопасности. Хотя в той политической системе,
которая существует в России вообще и во взаимоотношениях центра с
Северным Кавказом в частности, все может измениться в одночасье и в
любой момент. В частности, 12 мая президент Путин по сути начал
очередную реформу управления Северным Кавказом: А.Хлопонин, который
ассоциировался с концепцией достижения политической стабильности через
рост экономического благосостояния, уволен. Место полпреда предложено
генералу МВД Меликову – это означает, что полпредство в СКФО скорее
всего будет превращаться из некоего штаба по привлечению инвестиций в
оперативный штаб. Что, возможно, и уместно в условиях, когда
ухудшающаяся экономическая конъюнктура диктует свертывание проектов,
связанных с большими деньгами. Сокращение финансирования вызовет рост
напряженности, и генералы в этом случае определенно пригодятся больше
инвесторов.
При этом Москва пытается вновь вдохнуть жизнь в проект создания
дополнительного контура политической власти, внешнего по отношению к
северокавказским этнократиям: другого способа сократить их
контрпродуктивное участие в системе управления и распределения денег
просто нет. Ради этого создается министерство Северного Кавказа, перед
которым, в сущности, стоят те же задачи, что 4 года назад стояли перед
Хлопониным. Пока нет оснований считать, что министр Северного Кавказа
окажется успешней в достижении этих целей, чем полпред в ранге
вице-премьера. Но одно можно сказать точно: сложившимся в республиках
группам интересов теперь снова придется выстраивать отношения с новой
структурой, которая к ним неблагожелательна. Это касается и Дагестана.
Отставка Абдулатипова стала более вероятна после 12 мая просто потому,
что новая метла всегда метет по-новому.
- Крымский вопрос актуализировал в Дагестане тему создания на
территории севера Азербайджана лезгинской федерации. Какие силы могут
стоять за подобными заявлениями?
- Пока никакие. Есть часть экспертного сообщества, которая считает, что
Азербайджан недостаточно лоялен и слишком самостоятелен относительно
России, поэтому не мешает постоянно напоминать Баку о проблеме
дагестанонаселенных пограничных районов, которые при случае можно
превратить в аналог Южной Осетии. И есть этнические движения внутри
соответствующих этнических сообществ. Эти два элемента не образуют
конфигурации, способной лоббировать соответствующие политические решения
там, где они принимаются. Эксперты чаще всего забывают, что районы, о
которых они рассуждают, являются, в отличие от Южной Осетии, не
территорией, мечтающей о вхождении в состав России, а скорее «порталом»,
через который в обоих направлениях проникает вооруженный радикальный
ислам.
- Какие силы стоят на ваш взгляд за распространением религиозного радикализма на Северном Кавказе?
- Прежде всего, это внутренние процессы. Есть огромная проблема
дисфункции, а местами и просто разрушения российских институтов, с одной
стороны, а с другой – проблема утраты доверия к структурам так
называемого официального ислама – духовным управлениям. Возникает
большая и постоянно расширяющаяся ниша, где источником альтернативной
ценностной системы, альтернативных норм и институтов становятся
сообщества молодых мусульман. Которые изначально необязательно
радикальны, но которых государство, делая ставку на силу вместо
институционального восстановления и развития, нередко само сталкивает в
сторону радикализма. Этот момент сталкивания преувеличивать не стоит,
многое работает само. Интересное наблюдение: перед Олимпиадой силовики
выбили довольно большое количество полевых командиров подполья. Это
можно назвать сменой поколений: те, кого ликвидировали, часто играли и
на той, и на другой стороне, включаясь, например, в конфликты внутри
легальной политической элиты Дагестана, или просто совмещая джихад с
обыкновенным рэкетом.
Те, кто приходят им на смену, гораздо более религиозно мотивированы.
Они часто имеют за плечами опыт войны в Сирии – и война в Сирии может,
таким образом, быть названа внешним фактором, влияющим на события в
Дагестане. Внешние влияния в плане идей и денег, безусловно, есть, в
основном источник - это радикалы стран Персидского залива и Турции,
радикальные элементы в университетах и медресе, где учатся сотни
северокавказских студентов. Преувеличивать эти влияния не стоит, но и
недооценивать тоже. Стоит, например, иметь в виду, что Россия в своем
нынешнем сложном внешнеполитическом положении почти наверняка столкнется
с активизацией внешнего влияния на северокавказское подполье, поскольку
ее оппоненты не без основания считают этот регион болезненной зоной,
посредством которой на страну можно оказывать давление.
- Многие в самом Дагестане утверждают, что Азербайджан
стремится увеличить численность шиитов в их регионе. Насколько эта
информация соответствует действительности?
-Думаю, эта тема актуальна локально для Южного Дагестана. Шиитское
движение растет, в нем есть свои радикалы – в Юждаге стали, например,
часто встречаться майки и наклейки на автомобили с символикой
«Хезболла», - но количественно шииты в Дагестане все же малозаметны на
фоне огромного суннитского большинства. Азербайджан едва ли
воспринимается как источник этих процессов – скорей как транзитный
коридор.
- Как вы оцениваете степень азербайджано-дагестанских экономических связей?
- Сложный вопрос. С одной стороны, объем перемещения товаров через КПП
Яраг – Казмаляр – особенно если говорить о потоке из Дагестана в
Азербайджан - не выглядит сильно впечатляющим. С другой, азербайджанская
сельхозпродукция на махачкалинском рынке теснит местных производителей,
и Россия на самом деле заинтересована в заградительном таможенном
регулировании: пока Дагестан занят производительным садоводством,
животноводством и овощеводством (а существуют реальные истории
экономического успеха в товарном сельском хозяйстве Дагестана), он
стабильнее, чем если бы это производство кончилось. Тем не менее,
очевидно, что может быть (и в конце концов будет) найден и режим
приграничного экономического сотрудничества, и, если угодно, модус
«разделения труда», в которых были бы заинтересованы и Дагестан, и
Азербайджан.
- Когда вы в последний раз посещали Дагестан?
- Год назад, но я постоянно поддерживаю общение с исследователями,
ведущими там полевые социологические и экономические исследования.
Заур Нурмамедов
Комментариев нет:
Отправить комментарий